Побывал в самой древней сосисочной на планете

Автомобильные путешествия для меня — не просто серая лента дороги из точки А в точку Б. Не просто способ добраться до места назначения. Это исповедь свободе, возможности принимать решения, менять их в угоду настроению, и такой вид путешествий я люблю больше любых других поездок, потому что они обнажают мир таким, какой он есть: хрупкий, местами провинциальный, но оттого ещё более драгоценный. Париж — лишь витрина. А ведь за ним — Этрета, Руан, сонные нормандские деревушки, где пахнет яблоками и устрицами. Германия — вовсе не Берлин и не Мюнхен. Настоящая Германия прячется в реликтовых лесах, в замках и гнёздах орлов на альпийских вершинах.

Объехав почти весь мир, побывав на всех континентах, на всех океанских берегах, изучив вдоль и поперёк почти все крупные города, я всем сердцем тянулся к баранке автомобиля, к возможности попасть туда, куда не прилететь на самолёте. Машина давала мне роскошь избегать банальности. И вот однажды утром, почесываясь от комариных укусов, я вышел в утренний Регенсбург — один из самых средневековых городов Германии, почти не задетый косой войны. Я будто оказался в тринадцатом веке, прямо в мякотке рыцарской памяти, с открытым ртом гуляя по «немецкому Торжку». Здесь, кроме рекорда Гиннесса за самый массовый парад такс, прятались две жемчужины. Старый мост через Дунай, будто вырванный из хроник крестовых походов. И — самая древняя сосисочная на планете!

— Самая древняя сосисочная на планете! — звучало рапидом у меня в голове. Жир, холестерин, вредно, но наверняка очень вкусно! Я был голоден, и место для завтрака подобралось само собой. Я, конечно, рассчитывал на яичницу с салатом, но сколько той жизни, раз передо мной, пыхтя длинной трубой, стояла веками она — сосисочная, построенная для того, чтобы кормить рабочих, строивших мост, а теперь по-цыгански соблазняющая меня, голодного туриста, занявшего длинную очередь из желающих.

Небольшое одноэтажное здание с длинной трубой. Сосиски жарили на огромных углях так же, как и шестьсот лет назад. В низком помещении клубился угар, и лица жаровщиков — жирные, закопчённые, словно вылепленные из копоти — блестели от жара. Они переворачивали по сотне сосисок за раз, бросали их в промежность пухлых булочьих губ, накрывая сверху охапкой кислой капусты и взвесью яркой дижонской горчицы.

Вопреки дисциплине, я позволил себе эту маленькую измену телу. За 16 евро я купил тарелку словно из прошлого: сосиски, капусту, холодное безалкогольное пиво. Всё это я проглотил за пять минут, выдохнул, осознав, что съел полторы тысячи калорий, и вышел в жару, к Дунаю.

Каменные купеческие дома вышибали слезу. Тут всё было подлинным, в отличие, например, от Нюрнберга, в котором многое было восстановлено после войны. Регенсбург же был оригиналом, чем вызывал у меня подлинный восторг! Узкие улочки, брусчатые, дома пастельных цветов, в них окна с резными ставнями, старые вывески, пивные, тучные баварцы с пунцово-пивными лицами. Всё это, весь старый центр, все до единого камня, были бережно внесены в список защиты ЮНЕСКО. Туда же, как и в моё сердце, был внесён тёплый Дунай, шелест листвы в парке, незнакомые голоса вокруг и осознание того, что я в Европе, летом, на машине и качу, когда и куда захочу.

Время приближалось к обеду, и казалось сном, который вот-вот растает. Я опомнился и засобирался дальше. На моём пути лежал Мюнхен.